Старшая дочь Вера Семёновна родилась 24 июня (6 июля) 1824 года, младшая – Евдокия Семёновна – 24 февраля (8 марта) 1827 года. В отцовском имении прошло их детство, здесь же они получили и домашнее образование. И.С. Аксаков в своих «Письмах из провинции» дал весьма интересную характеристику дочерям С.Я. Унковского.

Сентябрь 1845 года: «...Дочерей я видел только за обедом: они недурны, но черты лица слишком грубы, кажется – незамечательные девушки...»

24 сентября 1845 года: «... У Унковских я бываю довольно часто, раза два в неделю обедаю, недавно не застав отца и матери, я просидел целый вечер с дочерьми и меньшими братьями, потом еще несколько раз приходилось мне одному сидеть с ними и разговаривать. Эти обе девушки очень добры и милы, веселого характера, любят танцевать и прыгать, совершенно просты в обращении, а главное (качество редкое в провинции) безо всяких претензий. Но в них много есть и провинциального. Это видно в той страсти ко всем городским анекдотам и сплетням. Они передали мне чуть ли не про всякого тысячу мелких сведений, которые удивительно было мне найти в девушках. Также провинциальность заметна в расположении к насмешке. Надо отличать насмешливость провинциальной барышни ото всякой другой насмешливости... Обе сестры прекрасно поют, но, к моему сожалению, больше любят итальянскую музыку, нежели немецкую».

3 ноября 1845 года: «...Дочери – славные девушки, я люблю в них всякое отсутствие претензий, простоту и безграничную привязанность к семейству, которого им вовсе не хочется оставить. Мне жалки они тем, что живут в провинции, где нет никаких средств около них для образования, ни книг, ни людей; впрочем, не думаю, чтоб они очень-то чувствовали в себе стремление к истине; и я насилу мог уговорить их после «Вечного жида» бросить читать глупого Sue и начать Вальтера Скотта...»

А в одном из своих писем к отцу И.С. Аксаков писал: «Дочери никогда ни о чем полминуты не задумываются, но всегда довольны, веселы, всегда смеются, не знают ни грусти, ни мечтательности ( что большая редкость в провинции), живут день за днем, пляшут с восторгом, хотя уверяют, впрочем, что не любят танцев; кажется, знание музыки и умение петь должны были бы внести серьезный элемент в их душу... ничуть не бывало; они поют Шуберта, играют Бетховена, и все это безо всяких последствий... По вечерам работают у себя в комнате при сальной свече, безо всяких церемоний. Всякое распоряжение отца кажется им заповедью такою, что они и помыслить и пожелать другого не могут…»

Неоднократно Вера и Евдокия Унковские выступали в благотворительных концертах в Калуге в пользу бедных. Об одном из них писали «Калужские губернские ведомости»: «...В довершении всей прелести концерта сыграно allegro из «Семирамиды» сочинения Россини, переложенное на четыре фортепиано г. Арендсом, юными девицами Верою и Авдотьей Семёновной Унковскими».

В 1848 году Вера Семёновна вышла замуж за полковника Владимира Никитича Унковского, своего дальнего родственника. В письме к родителям И.С. Аксаков писал: «Я получил письмо от Унковского, где он извещает меня о помолвке своей старшей сестры за их двоюродного дядю, полковника Унковского, богатого и хорошего человека, совершенно по плечу их семейству».

Вера Семёновна с мужем преимущественно проживала в Царском Селе, но временами приезжала в Калугу, где Семён Яковлевич Унковский подарил своему зятю дом. У них родилось пятеро детей: три сына – Сергей, Семён, Николай и две дочери – Анна и Варвара.

Умерла Вера Семёновна Унковская 10 (22) января 1885 года в Москве и была похоронена на Новодевичьем кладбище.

О судьбе Евдокии Семёновны Унковской, которая по словам А.О. Смирновой-Россет была «кроткой и приятной девицей», мы многое узнаем из ее переписки с Иваном Федоровичем Лепехиным, с которым Евдокия Семёновна достаточна откровенна.

В письме от 18 апреля 1859 года она писала: «В чистый четверг я помолвлена за Александра Николаевича Цурикова (служит в Калужской гражданской палате – товарищ председателя). Он служит вместе с Мишей и кн. Оболенскими, переведен из Сибири, где служил 10 лет. Окончил Харьковский университет. Хорошо образован, религиозный, с хорошими правилами – и это главное! 37 лет. Добрый, меня любит, как он мне говорил. Он совершенно отложил намерение когда-либо жениться, но, увидев меня в первый раз в октябре прошлого года, он оставил свое намерение и всеми чувствами привязался ко мне и так умел их затаить в себе в продолжении 6 месяцев, что я встретилась с ним и не подозревала в нем к себе такого сильного чувства, которое, впрочем, высказывалось ему чрезвычайно тяжело; наконец, он решился сказать мне, и я была так поражена его предложением, что ничего не смогла положительно ему сказать, прося его повременить, чтобы иметь время привыкнуть к нему, короче его узнать, переговорить обо всем с папенькой и тогда уже ему сказать решительное «да». В продолжение месяца он часто к нам ездил, и я более и более убеждалась, что он хороший, честный и благородный человек, и накануне Пасхи мы оба говели. В чистый четверг же он приехал к папеньке, объяснился с ним. Папенька еще прежде находил его очень достойным человеком, и пока по согласию его я решилась дать слово, тем более что он из Калуги никуда не уедет. Он купил каменный дом на Смоленской горе поближе к Аненкам и теперь отделывает его и уже хочет постоянно освоиться в Калуге. И я не разлучусь с моим сокровищем, с моим другом – папочкой. Это-то и подвинуло меня дать слово, и это время мне было такое счастье. 4 предложения в каких-нибудь 3 месяца, я уверена, друг мой, что Александр Николаевич Вам будет по сердцу. Он даже... немножко похож на Вас, ни светлый..., но скромен и даже застенчив. Очень желала бы, чтобы Вы его увидели и мне бы сказали свое мнение. Что касается до него, то я уверена, что он будет Вас любить и всех кого я. У него родных нет, кроме матери, старушки очень доброй, большой хозяйки и никуда в свет не выезжающей. Как желали бы с Вами увидеться и поговорить обо всем. В конце этого месяца я собираюсь в Москву кое-что купить. Мухановы меня ожидают и приготовили мне средства и приданое...»

К письму сделана приписка рукой Семёна Яковлевича: «Добрый друг Иван Федорович! Вот в мае семья предполагает свершить две свадьбы в это лето – Душа и Яша. Ожидаем с семьей, и будут отдельные семьи. Слава Богу, я дожил до таких дней».

Но этому браку не суждено было состояться. 11 июля 1859 года Е.С. Унковская писала И.Ф. Лепехину из Колышева следующее: «Милый добрый друг Иван Фёдорович. Давно не писала Вам о делах, касающихся собственно моей особе. Не уведомляла потому, что они были вовсе неинтересны даже для меня самой. Мои отношения к А.Н. Цурикову совершенно разрушены мною же. Возвратясь из Москвы, где я делала свое приданое, папенька до слез был тронут свиданьем со мной. Он не видал меня 18 дней и очень поскучил в раз [луке] со мной. Тут я поняла, какое для него бы было тягостное разочарование, если бы я вышла замуж. Я знала А. Николаевича за честного и благородного человека с хорошими правилами, основанными на религии и нравственности, что всегда искала я в человеке и хоть не любила его страстно, но решилась дать ему слово, полагая, что при таких условиях привыкну к нему и буду его любить сильно – но ни так вышло и может быть и к счастию. Он уехал в Петербург по своим делам и 3 недели пробыл там, не писал мне ни одной строчки. Его отсутствие и молчание охладили во мне и то чувство, которое во мне зарождалось. Так, что, пользуясь постоянно [...] ласками моего несравненного друга папеньки и сравнивая свое настоящее счастье с неизвестным, мне приходили мысли, что хорошо бы он сделал, чтобы и вовек не возвращался. Наконец, он приехал из Петербурга и свое молчание он оправдал тем, что грустил в разлуке со мною и письмами своими не хотел меня огорчать потому, что они были бы выражением его грусти и тоски. Мы переехали в Колышево, и он каждую неделю в пятницу после Присутствия приезжал к нам и оставался у нас до понедельника. В эти дни мы постоянно были вместе и ничто не нарушало наших tеte-a-tete. Тут я ближе могла его рассмотреть и хорошо его узнать. Я начала видеть в нем некоторую настойчивость и даже упрямство в его характере, даже если касалось пустяков. Он с трудом уступал самым ничтожным моим желаниям. Если же я была грустна, то он садился около меня, молчал [...] или лучше сказать, не умел меня (извлечь или вывести меня из грустного настроения и духа, или сам впадал в тоску, и, когда уже мне надоедало такое состояние грусти, я всеми силами старалась развеселить. Все это при его упрямстве и настойчивости доказывало мне, что он не имеет довольно характера и силы воли, а таких людей я любить не могу; и мои чувства к нему охладевали с каждым днем, нелегкой для меня была эта борьба. Я несколько ночей не могла уснуть спокойно при мысли, что мы не можем составить друг для друга счастие.

Чуть встревожили мне некоторые обстоятельства, которые еще более меня оттолкнули от него и, не желая более обманывать ни себя, ни его, я решилась ему сказать, нежели на всю жизнь сделать и себя и его несчастливой. Совесть моя покойна перед ним, я поступила так, как говорило мое благоразумие. И теперь я так счастлива и довольна, что снова вошла в свою обычную колею и не переставала благодарить Господа Бога за его милосердие. Папенька, братья и все мои хорошие знакомые чрезвычайно рады нашей размолвке, хотя никто из них не говорил мне ни одного слова против Ал. Николаевича.

Ангел–хранитель меня сохранил и помиловал...»

Свою личную жизнь Евдокия Семёновна Унковская так и не устроила. До последней минуты жизни отца она была рядом с ним и полностью посвятила себя заботе о нем, являясь верной помощницей и преданным другом Семёну Яковлевичу. И недаром родные ласково называли ее «Душа».

Е.С. Унковская пережила отца всего на пять лет и скончалась в 1887 году.